2.10.2012 Свободное интервью с Владимиром Козловым

Знакомство с романами писателя Владимира Козлова у автора этих строк состоялось довольно давно, и теперь за давностью лет сложно установить, каким образом и при каких обстоятельствах это случилось: то ли сыграл свою позитивную роль фактор землячества (юные годы Владимир провел в окрестностях «рабочего поселка» Могилева), то ли сказалась моя увлеченность книжной продукцией издательства Ad Marginem, где вышли первые вещи Козлова; или, в конце концов, кто-то посоветовал, скорее всего, под предлогом того, что козловские книги - это «типа про пацантрэ, бухло, драчки и все такое». Так или иначе, истинная причина меня волнует уже в меньшей степени – ведь мне выпала возможность встретиться и побеседовать напрямую с создателем нашумевших «Гопников», «Школы», «Варшавы» и других не менее прекрасных, знаковых книг.

Надо сказать, что уроженец Могилевщины, а ныне москвич с десятилетним стажем Владимир Козлов прибыл на Родину не с пустыми руками, а с экземплярами своего нового сочинения – романа с многозначительным названием «Свобода».

Естественно, речь с Володей зашла не только о «Свободе», но и о сопутствующих ей вещах и явлениях: фильмах, политике, рок-н-ролле etc.

- Володя, первый вопрос, у меня, естественно, будет связан с выходом твоей книги «Свобода» и ее презентацией в белорусской столице. Какой смысл ты вкладываешь в название своего нового романа, что ты подразумеваешь под «свободой»?
- «Свобода» - это книга про девяностые годы. Девяностые годы и в Беларуси, и в России, да и во всем бывшем СССР – это период максимальной свободы. Однако по прошествии пары-тройки лет люди начали от этой свободы отказываться ради каких-то других вещей, например, ради материального благополучия. В книге делается попытка поглядеть на 90-е, и в том числе ответить на вопрос, почему людям нужна свобода, почему они готовы так легко от нее отказаться. С другой стороны, важно оценить: а что это была за свобода, действительно ли это было хорошо? Время все-таки прошло, и на тот период можно уже смотреть издалека.

- В таком случае, согласен ли ты с прочно устоявшейся ныне традицией именовать 90-ые годы лихими, пропащими, а нулевые – тучными, сытыми и довольными?
- Это очень примитивная оценка. Для меня девяностые – это, прежде всего, годы полной, даже анархической свободы, которой не все сумели воспользоваться и от которой многие позже отказались как раз в пользу этой тучности, сытости, консюмеризма.
По моим наблюдениям, на основе личного опыта жизни в Москве, начиная с 2000 года, принципиальная характеристика двухтысячных – это, безусловно, консюмеризм, попытка нажраться того, чего в 80-ые годы не было вообще и что в девяностые годы было доступно не многим. Это попытка часто доходит до абсурда. Консюмеризм здесь нередко выступает как своеобразная идеология и религия.
С другой стороны, девяностые во многом «создали» двухтысячные. Те люди, которые совершили первые шаги к власти в 90-ые, уже в нулевые пришли к управлению. Сейчас они нами рулят, руководствуясь часто понятиями тех самых девяностых, понятиями криминальными, понятиями неразвитого общества. У этих людей сохранились даже стереотипы из 80-х, например, деление всех на «врагов» и «друзей». Все это достаточно смешно...

- Вернемся к твоему последнему роману. Поведай, как долго создавалась и писалась книга, насколько этот процесс был интересным, трудоемким? Условно говоря, «Свобода» – это хождение уже по проторенной литературной дорожке, или открытие себя, писателя Козлова, заново?
- Каждая моя книга пишется спонтанно. У меня изначально была очень абстрактная идея: взять человека, достаточно типичного для того времени, который вроде как экстрасенс, вроде как маргинальный политик. В общем, я планировал написать о негативном персонаже. Но потом, как это бывало ранее, с другими книгами, всё начало трансформироваться, и у меня стала проявляться какая-то симпатия к главному герою. В результате придумалась куча всяких вещей, чего не было изначально, чего я не предполагал.
Роман был написан довольно быстро: несколько месяцев все это придумывалось, и месяца два-три, собственно, писалось. Потом у меня еще было некоторое время из-за того, что предыдущий роман не был издан, и некуда было торопиться. Я кое-что пересмотрел, подправил и привел «Свободу» к такому виду, который я хотел на тот момент.

- Позволю себе несколько болезненный вопрос. В своей писательской биографии ты довольно часто менял издательства: твои книги выходили в культовом и немного одиозном Ad Marginem, затем в менее радикальном Вагриусе, и даже в мейнстримовом АСТе. С чем связана такая чехарда? Ты не находишь контакта с издателями, либо это какие-то производственные моменты? И еще расскажи, пожалуйста, про своих новых компаньонов из издательского дома Флюид FreeFly, как завязалось ваше сотрудничество?
- Во-первых, я бы не сказал, что отношусь к смене издательств как-то болезненно. Такова реальность… С Ad Marginem в свое время было действительно хорошо, потому что мы удачно нашли друг друга. Это было издательство одно из немногих, которое мне нравилось. И перед тем, как посылать рукопись, я проследил за тем, кто и что издает, и понял, что «Гопников», достаточно жесткий текст, могут выпустить они. Но люди двигаются в разных направлениях, поэтому мы с ними разошлись…
Если объективно смотреть, то издательство, с которым бы я совпадал по каким-то идеологическим, эстетическим критериями, на сегодня в России нет. Постоянно, с каждой своей новой книгой я шел к издателям, с кем-то получалось разговаривать, с кем-то – нет. Это нормальный процесс. Я к этому привык и все прекрасно понимаю, что, если я буду ждать, что кто-то появится или что-то изменится, может пройти много лет. Когда моя книга написана, я стараюсь, чтобы она дошла до читателя, чтобы нашелся тот, кто выпустит книгу.
Что касается издательства FreeFly – то оно не столь новое, появилось в середине двухтысячных и занималось почти исключительно переводной литературой. В прошлом году оно решило запустить линейку российской прозы с планом продать книги европейским издательствам, поэтому серия получила название «Русский роман для Европы». Но мне на это всегда было наплевать. У меня выходили книги в серии «Супермаркет», еще какое-то «поколение» (смеется). Меня это не волнует. Важно, что написано на книге, прежде всего, автор, название, а все эти серии, издательства – это уже второстепенно.
В принципе, у нас с FreeFly наладился хороший диалог, вышло две книги («1986» и «Свобода» - прим. автора), причем, в отличие от предыдущих издательств, мы нашли взаимопонимание и по поводу оформления книг. Издательство прислушалось к моим пожеланиям, пожеланиям моего агента. Безусловно, делаются усилия по поводу продвижения книг, то, чего в предыдущих издательствах практически не было.
Проблема лишь в общей ситуации. Книги в России покупают мало, люди перестают читать, на встречи с писателями, даже выше уровня, чем я, люди просто не ходят.

- Владимир, а как ты относишься к тому, что в последнее время в России мощно выстрелила генерация молодых прозаиков типа Елизарова, Прилепина, Рубанова? Считаешь ли ты этих авторов своими конкурентами? И есть ли у тебя друзья в так называемом московском литературном истеблишменте, то есть те, с кем ты поддерживаешь приятельские отношения?
- Конкурентами я никого однозначно не считаю. Мне кажется, что автор должен писать свои книги и не смотреть по сторонам, не смотреть на то, что делают другие. Да, в коммерческом сегменте – это важно, но это совсем другая сфера, к которой я не хочу иметь никакого отношения. Короче говоря, конкурентов нет. Да и друзей, пожалуй, тоже… Я сам по себе. В литературе, как и в любой творческой сфере, распространена тусовщина, иначе говоря, нужно быть частью какой-то тусовки, а мне это всегда было противно.
Что да упомянутых фамилий, то я знаком только с Елизаровым, у меня хорошие с ним отношения еще с тех времен, когда мы оба издавались в Ad Marginem. Другое дело, что он занимается совершенно иной литературой. Мы в последнее время достаточно редко с ним видимся. Последний раз это было на книжной ярмарке в Перми. Хорошо пообщались.

- А не считаешь ли ты, раз мы уже заговорили о литературной тусовке, что твое дистанцирование от участия в жизни этой тусовки лишило тебя значительных литературных премий («Национальный бестселлер», «Букер»)?
- Я думаю, какая-та связь есть. Тем более, что я знаю кое-какие вещи, касающиеся этих наград, внутренние вещи, которые не предаются огласке. Опять-таки я спокойно к этому отношусь. Поскольку премий я не получаю, то комментировать, насколько честно или не честно они раздаются, не считаю нужным. Мое дело – писать. Кому-то нравится – отлично, кому-то нет – ну и до свидания. Как я уже говорил, специально лезть в тусовки я не намерен. Хотя понимаю, что принадлежность к определенным кругам иногда позволяет получать более выгодные издательские контракты.

- Я рискну эту тему немножко продолжить. Если ты не против?
- Да, конечно. Почему бы и нет? (смеется)

- Упомянутый ранее нами писатель Михаил Елизаров до некоторый поры тоже был отрезан от литературных премий, и, как сам откровенно признавался, это вызывало в нем некую нетерпимость к критике, повышенную раздражительность на нее. Но после получения «Русского Букера» за роман «Библиотекарь», Елизаров, тоже по собственному признанию, поостыл, стал менее восприимчивым к упрекам литературной общественности. Чувствуешь ли ты некое беспокойство в связи с неприятием своей литературы, и желаешь ли ты как-то громко и сильно задеть критиков своими романами?
- Абсолютно нет. Если бы я задумывался о премиальном потенциале своих книг или об их резонансе – это был бы полный пиздец. Лучше и не писать в таком случае. Когда думаешь о таких вещах, то уже обрекаешь себя на подстраивание под что-то. Это уже не литература, а создание продукта.
Если говорить про критику – то я всегда спокойно к ней относился.
Иногда, конечно, случались эмоциональные моменты… Например, один раз какой-то критик, по фамилии Коровин, кажется, написал в прошлом году рецензию на книгу «Домой». Книга была выдвинута через интернет, а не через литературное сообщество, на премию «Национальный бестселлер». В жюри премии люди должны были прочитать книги, выставить им баллы, и на основании этих оценок вещи проходили в короткий список номинантов. Меня, на самом деле, обломило не то, что критик написал очень хамского тона рецензию… Скорее разозлило то, что он был единственным, кто книгу прочитал. В жюри просто читали тех авторов, за кого хотели проголосовать. Меня эта ситуация возмутила, и я назвал в своих сетевых заметках критика Коровина хуесосом. О чем совершенно не жалею: его рецензия была написана в недопустимом тоне типа: «Большой палец, тебе, а не премию!». Зачем такое писать?

- Кстати, это отношение критики к тебе всегда было несколько противоречивым, изменчивым. Я вспоминаю, твой первый роман «Гопники», по поводу которого негодовал известный московский критик из журнала «Афиша» Лев Данилкин, посчитавший, что романы Ирвина Уэлша гораздо достойнее твоих сочинений. Но потом, когда вышла в свет твоя вторая книга «Школа», Данилкин сменил гнев на милость и более того назвал тебя не иначе, как «Богом диалога». Были написаны очень лестные, благожелательные, комплиментарные сравнения. Подобное, я имею в виду лояльное отношение критики, мобилизует тебя на работу или нет?
- Нет, не важно. Я вижу, что такое отношение связано не с тем, что люди врубаются в то, что я написал, или как-то понимают меня. Важную роль здесь играет фактор вкусовщины: «понравилось – не понравилось». Большинство критиков в России, к мнению которых прислушиваются, кого считают своеобразными «арбитрами вкуса», - это все-таки люди, в лучшем случае, субъективные; в худшем – просто какие-то замшелые, ограниченные, существующие в узких рамках, в которых они могут воспринимать текст, а что выходит за эти рамки – они не воспринимают, вообще не понимают, что это за книга. Как такая критика может мобилизовать?..
Если критики думают, что они как-то участвуют в литературном процессе, что-то создают, способствуют раскрутке каких-то авторов, то пусть они обломятся! Авторов, на популярность которых повлияла критика, очень мало.
Рекомендую читателям ни в коем случае не слушать никаких критиков, не вестись на идиотские рекламные слоганы «лучшая книга года», «лучший современный российский роман», «лучший автор» - это либо ерунда, либо коммерческие фишки в надежде продать книгу. И особо прошу не слушать советов писателей (смеемся).
Полезнее самому покопаться, поискать в сети фрагменты романов, полистать отзывы читателей. Все-таки сейчас на дворе не восьмидесятые годы, когда было просто тяжело достать нужную книгу.

- Владимир, как ни странно, хотел поинтересоваться проблемой дистрибуции твоих книг. Трудно отыскать твои романы, особенно в провинциальных книжных магазинах, которые сплошь заставлены Донцовой и другими гениями русской словесности. Изменится ли ситуация в связи с твоим переходом в новое издательство? Как будет происходить процесс распространения твоих книг? Какова вероятность того, что они окажутся на могилевских прилавках, их можно будет приобрести в свободной продаже?
- Боюсь, что сказать сегодня что-то хорошее по этому поводу нельзя. С одной стороны, хорошо, что новое издательство небольшое, с ним можно разговаривать, обсуждать вопросы дистрибуции, то есть вопросы попадания моих книг в определенные места. Но, с другой стороны, все это упирается в другой нюанс маленького издательства: оно не может с большой легкостью продвигать книги в большие сети. Почему те же Донцовы, Маринины, Акунины есть в мейнстримовых магазинах? Потому что это – имена, которые все знают; и товаровед в магазине, пятидесятилетняя или шестидесятилетняя тетка, ни о каких современных авторах не слышала, но про этих она слышала обязательно, поэтому их книги возьмут.
Проблема огромная, проблема существует по-прежнему. Единственный шанс, насколько я понимаю, - заказывать книги через интернет. В том же ozon.ru они есть. Хотя это дорого и не всегда удобно, но это один из немногих вариантов не только для Беларуси, но и для многих российских городов.
Я бывал в этом году в разных местах, общался, интересовался. В некоторых больших городах, в той же Перми, есть независимые магазины, где можно приобрести мои книги. Но в любом случае с дистрибуцией по-прежнему жопа (смеемся).

- Полюбопытствую об истории создания твоих работ, написанных в жанре нон-фикшн, книг, связанных с освещением жизни молодежных субкультур, событий вокруг околофутбола и так далее. Обращение к этим темам для тебя – это зона рекреации, своеобразный отдых от основной литературной деятельности, или ты посчитал своим долгом рассказать об этих явлениях?
- Нет, долгом я не считал точно. По крайней мере, я не взялся за то, что меня не интересовало. Тогда были и другие предложения… Например, было предложение написать какую-то нон-фикшн книгу, привязанную к сериалу «Школа» Германики, что я сразу же отверг. В вежливой форме, приведя какие-то аргументы. Просто примазываться к известному проекту, к которому я отношения не имел, было бы с моей стороны неверно. Я никогда такого не делал и никогда не буду делать!
Нечто подобное было с одной из моих нон-фикшн книг, которую пришлось выпустить под псевдонимом и которая только сейчас вышла в неких интернет-источниках под моей настоящей фамилией.
Я всегда делал то, что меня интересовало, но никогда не ставил нон-фикшн книги на одну полку с прозой. Это была такая попытка соединить журналистику, которой я всю жизнь до этого занимался, с книжной формой, которую я знал на уровне прозы.
На сегодня планов сделать что-то новое в этом направлении нет. Последняя книга вышла около четырех лет назад. Пока ничего не предполагается, хотя идеи есть, но они не реализуемы ни в издательском, ни в политическом контексте.

- Между делом, я вполне могу оценить замысел издателей, которые просили тебя написать книгу по мотивам сериала Гай-Германики. Я нахожу очевидные сходства между ее сериалом и твоими романами. Мы видим и там, и там похожих персонажей, которые сталкиваются с похожими проблемами: сложными, подростковыми, экзистенциальными вопросами. В этом смысле, Владимир, видишь ли ты для себя какого-либо кинорежиссера, кинопроизводителя, который мог бы успешно экранизировать твои романы? Считаешь ли ты, что они в принципе нуждаются в экранизации?
- Среди существующих режиссеров я однозначно не вижу никого! И говорить о «нужности» экранизации, я считаю, не очень правильно. Интерес к этому у меня есть. Но я его реализую, не ожидая от кого-то милости, денег и тому подобного.
Мы с группой единомышленников буквально сейчас, в эти дни заканчиваем фильм по мотивам моей повести «Десятка». Производство уже затянулось, потому что это – абсолютно независимое, безбюджетное производство. Посмотрим, что из этого получится. Сроки уже все многократно откладывались, поэтому я ничего загадывать не буду. В ближайшее время фильм, надеюсь, закончится.
Надо сказать, что кино – глубоко коллективный процесс, нечто противоположное литературе. Когда ты пишешь книгу – все зависит только от тебя. А здесь вовлечено несколько десятков человек, хотя это очень маленький, крошечный состав по стандартам современного кинопроизводства. И каждый, конечно, что-то вносит.
С одной стороны, это – захватывающая вещь, огромный драйв, энергетика, если речь идет именно о процессе съемки, а не о постпродакшене (это гораздо менее приятно и интересно).
Для меня участие в создании кино – своеобразный эксперимент, ответ на вопрос, получится или нет? Фильмы – это, образно говоря, клочок суши, который я хочу освоить вместе со своими единомышленниками.
Во что мы упремся? В ту же проблему дистрибуции. Фильм снят вне системы кинопроизводства, его просто не возьмут ни в какую дистрибуцию. Может быть, получится попасть на какие-то фестивали… Если нет – будет стандартная интернет-дистрибуция.

- Давай продолжим кинотему, вот с какого эпизода. Общаясь с музыкантами из белорусской рок-группы Akute, я узнал об их участии в съемках твоего фильма с рабочим названием «Каникулы». Какова судьба этой ленты? Что в итоге получилось? Расскажи, пожалуйста, об этом.
- Да, конечно, расскажу! Тем более, что прошел достаточно большой срок давности. И, наверное, стоит какие-то подробности рассказать…
В 2008 году я общался по поводу одного кинопроекта с одним очень известным российским продюсером, вернее, не с самим продюсером, а с его компанией. Там всплыла история: какой-то парень снимает фильм, независимый, с микробюджетом, который выделила эта компания. Сумма в размере двадцати тысяч евро. Я сказал, что тоже хотел бы попробовать, и почему вам не выделить мне эти деньги? Мне сказали: ну давай, неси какой-нибудь сценарий. А у меня еще с 2003 года лежал сценарий, написанный для молодежной программы Берлинале. После того, как я участвовал в работе над сценарием фильма «Игры мотыльков», я, как сценарист, формально имел право подать заявку на эту программу, я в ней участвовал, то есть, у меня была возможность предложить какой-то свой сценарий. Я его написал за два дня, перевел на английский. Показал. Со мной полтора часа посидел один известный американо-французский сценарист, внес какие-то коррективы. И в общем, этот сценарий у меня так и остался… Я даже пытался его кому-то показывать, но никто не заинтересовался.
…И вот, когда возник вопрос о двадцати тысячах евро, я подумал: а почему бы не реализовать этот сценарий?! Я показал его российским продюсерам. Они сказали: все хорошо, но нам не нравится финал, напиши другой финал. Я начал над этим биться. И одновременно стал выяснять возможности, а именно: что можно снять на двадцать тысяч евро? На тот момент это было около 30 тысяч долларов. Понял, что возможности теоретически есть.
Пока шла тягомотина с этим финалом – «натура» уже ушла: фильм нужно было снимать осенью.
Летом я опять начал разговаривать с продюсерской компанией…
И они опять сказали то же самое: нам не нравится финал. А я уже на тот момент, выяснив, сколько и что стоит, составил некую предварительную смету и просто её резко сократил. И в результате из 30 тысяч долларов у меня получилось 16. Продюсеры среагировали таким образом: «Ну ладно, хуй с тобой! Вот тебе 16 тысяч – и вперед!» (смеемся).
К сожалению, это было до появления всяких современных Canon 7d Mark 2 и прочих камер, на которые можно было бы снимать очень качественно. Фактически бесплатно.
…Пришлось связаться со стандартным кинопроцессом, стандартной кинопроцедурой, с камерами, которые через полгода оказались морально устаревшими. Условно говоря, мы были вынуждены снимать фильм за 16 тысяч долларов, в то время как он требовал пятисот тысяч.
В результате я выдержал это испытание и сделал фильм. Но к тому уже времени сценарий был далек от того, что мне хотелось делать. Это раз. Во-вторых, вся энергия ушла на всякие производственные вопросы, на то, чтобы уложиться в этот бюджет…
На самом деле, там было много положительных, приятных моментов. Ребята, которые снимались, в принципе, - молодцы, потому что пришлось работать в очень тяжелых условиях. Было очень холодно, был конец октября, и вдруг ударили морозы. У нас отсутствовал какой-либо микроавтобус, где можно было бы обогреться.
Я очень благодарен всем, кто участвовал в создании фильма, в том числе группе «Akute», которая предоставила свои треки за очень символические деньги и даже сделала специальные версии песен.
Но результат не устроил ни меня, ни заказчиков. Хотя заказчиков он устроил по другой причине… Они выделили деньги в период своеобразного затишья, а потом у них все хорошо закрутилось и завертелось. Они оперировали миллионами долларов и перестали заниматься фильмом, за который было отдано всего 16 тысяч.
Фильм просто ушел в никуда. Я не являюсь его правообладателем. Он мне не принадлежит. Поэтому я им не занимаюсь, ничего не могу с ним делать. Такая вот грустная история (смеется).

- Да, история весьма грустная… (смеемся) Но все же фильм доведен до конечного вида? Можно его как-то посмотреть?
- Фильм имеется в готовом виде. В не очень хорошем качестве. По тем документам, которые я подписал, он мне не принадлежит. Поэтому я не хочу его показывать. К тому же картина не соответствует тому, каким я на сегодня вижу кино и какое кино хотелось бы мне делать. По этой причине, я думаю, кино обнародоваться не будет. Может быть, с истечением какого-то времени, да и то в качестве раритета, прикола типа – «фильм, сделанный до появления Canon 7d» (смеемся).

- Володя, а какого ты мнения о сегодняшнем состоянии группы Akute? Их популярность набирает не шуточные обороты, недавно могилевчане «разогревали» в Минске приезжих британских звезд Placebo…
- Я знал Akute еще со времен, когда они назывались Глюками. У меня было два литературно-музыкальных выступления в Могилеве, и оба с Ромой и Стасом. Мы были знакомы до того, как появился фильм «Каникулы». Поскольку лента снималась в Беларуси, я предложил им поучаствовать.
О будущем сотрудничестве с Akute говорить сложно. Сейчас группа действительно популярна. Она находится, если и не в коммерческой, то уж явно не в андеграундной зоне. А я все-таки принадлежу независимой зоне, поэтому сложно сказать, пересекутся ли наши пути…
Что до самой группы, то мне вполне понравился их первый альбом. Хотя, по правде говоря, их мало с кем можно сравнить. В целом, это – хорошая группа не только по меркам Беларуси, но и по меркам всего постсоветского пространства.
Второй альбом не то, чтобы меня разочаровал… Но, наверное, как часто это бывает, он оказался не таким ярким. Буду продолжать следить за группой Akute. Желаю им удачи! Надеюсь, что у ребят действительно все будет хорошо, и они добьются того, чего хотят.

- Ты вскользь упомянул о своей работе над сценарием фильма «Игры мотыльков». Как ты оказался в компании, которая создавала эту картину? Доволен ли ты этим опытом, считаешь ли его положительным?
- Скорее оцениваю положительно. Благодаря этому фильму я в принципе заинтересовался кино. Хотя там были свои сложности...
То есть был уже готовый сценарий, более того, этот сценарий был запущен в производство. Но режиссер Андрей Прошкин, ныне очень известный человек, руководитель альтернативного киносоюза, человек, получивший на недавнем Московском кинофестивале приз за лучшую режиссуру, познакомился с моей книгой «Гопники» по рекомендации популярного сценариста Александра Миндадзе. Миндадзе посчитал, что я могу помочь режиссеру Прошкину вдохнуть в его сценарий современную, более жесткую жизнь.
Сказать, что все было просто и легко, как это началось, не могу. Нас с Прошкиным в какой-то момент даже увольняли... Причем, между нами тоже возникали вопросы. Чем-то мы были недовольны друг в друге. Многое из того, что мне хотелось предложить, в итоге не попало.
Тем не менее, результатом я доволен. Получился достаточно приличный фильм.
И прикол еще в том, что я косвенно посодействовал знакомству и будущему сожительству Шнура и Оксаны Акиньшиной…

- ???
- … Дело в том, что я придумал персонажа, которого впоследствии сыграл Шнур (смеемся).

- Да, манипулирование судьбами людей – очень свойственная для писателей штука. Как видим, она имеет место быть не только в книгах, где автор вольно распоряжается жизнью героев, создавая им различные коллизии и ситуации, но и случается в повседневной реальности…
- Вполне возможно, но я такого ожидать не мог (смеемся)

- Я думаю не только мне, но и читателям было бы интересно узнать о «музыкальной грани» писателя Козлова. Интернет сообщает, что ты играл в московской панк-группе «Дисфункция». Скажи, жив ли коллектив?
- Нет, группа «завершилась» почти восемь лет назад. Она просуществовала около двух лет с 2002 года по 2004 годы. Сегодня, по прошествии лет я могу смотреть на эту историю немного по-другому…
Это была запоздалая попытка реализовать мои музыкальные, в первую очередь, панк-роковые идеи. Попытка была запоздалая по многим причинам… Это нужно было делать за несколько лет «до того», но получилось позже, в совсем другом контексте, который не способствовал музыке.
Да, я получил не малое удовольствие от того, что мы делали. Но сам наш материал, наша музыка оказалась мало кому нужна. Кроме того, меня не устроила система московского клубного шоу-бизнеса, когда нужно платить за право сыграть, например, в форме выкупа билетов. Это было очень далеко от того, каким я понимал панк-рок.
Если говорить о «Дисфункции», то эта была полностью моя группа, которую я придумал. Я написал все песни для первого альбома. Я сам пел и играл на гитаре. Второй альбом мы делали уже вместе с тогдашним басистом Артемом. Часть музыки написал он, часть – я. Тексты были мои. Условно говоря, это был мой проект. Конечно, как и кино, музыка – во многом коллективная вещь, но все изначально исходило от меня.

- Можно ли утверждать, что этот музыкальный опыт послужил материалом для написания твоей книги «Попс» и отразился на ее содержании?
- Конечно, отразился. Вплоть до каких-то реальных историй, произошедших со мной. Естественно, все это закамуфлировано, потому что герой романа «Попс» на десять с лишним лет меня младше. Но какие-то конкретные концерты, разговоры и даже конкретные люди там есть, хотя и собирательные образы тоже присутствуют.

- Принимая в расчет тот факт, что ты долгое время постоянно живешь и работаешь в Москве, не могу не спросить тебя про твое видение ситуации в Беларуси. Мне довелось читать в одной из книг Виктора Ерофеева сравнение Минска с северокорейской столицей Пхеньяном. Ерофеев утверждает о полной тождественности порядков в Беларуси с таковыми в самых жутких авторитарных государствах. Тебе, как писателю из России, с московским паспортом, это видится в таком же жестком ключе, или ты другого мнения о нашей стране?
- Я стараюсь смотреть на ситуацию в Беларуси глубже. Я сам здесь прожил очень много лет, я родом отсюда. Такие сравнения, на мой взгляд, слишком шаблонные и стереотипные. Сегодняшняя Беларусь очень неоднозначная. С одной стороны, авторитарное государство, но, с другой стороны, оно как-то интегрировано в Европу, хотя, конечно, в минимальной степени.
Я вообще несколько лет назад назвал белорусский режим воплощением того, о чем мечтал Михаил Горбачев и кремлевская номенклатура, затеявшая перестройку в середине 80-х. Единственное, чего нет в Беларуси, то это коммунистической идеологии. А в остальном все сбылось: возможность покупать иностранные товары, приобретать импортные машины, ездить за рубеж (если человек может себе это позволить). Естественно, сохранились чисто советские моменты: бесплатное образование, бесплатная медицина. Ну, со всеми поправками. Я в курсе, что всё потихоньку отодвигается, например, до некоторых пор имелась возможность покупать жилье по льготной, а не рыночной стоимости.
Все эти фишки создают странный, пестрый микс из социализма, капитализма и авторитаризма. Хотя я понимаю тех россиян, которые приедут сейчас в Могилев, пройдутся здесь (встреча с Владимиром состоялась на Ленинской улице, около кинотеатра «Родина» – прим. автора) и им понравится эта тишь, гладь, благодать. Или, скажем, прогуляются по центру Минска, который весь как бы убран и украшен…
Ведь человек, живущий в Москве даже в трех станциях метро от кольцевой линии, видит каждый день исключительно огромные толпы азиатов, каких-то алкашей, бомжей, грязь, какую-то неустроенность, пробки. Если такой человек попадет в Минск, то у него сложится о нем перевернутое, неправильное впечатление.

- Володя, актуальна ли для тебя проблема идентификации? Кем ты себя считаешь – русскоязычным белорусским писателем, белорусским писателем или русским писателем? Ведь ты, по сути, живешь в неком пограничном состоянии и разрываешься на две Родины.
- Я по этому поводу не заморачиваюсь. Я иногда именую себя русским писателем, человеком, пишущим на русском языке. Иногда говорю, что я – белорусский/ русский писатель или наоборот. Потому что однозначно сказать нельзя. Ведь 70 процентов написанного мною материала касается Беларуси.
С другой стороны, я часто встречаюсь с таким мнением, что белорусским писателем может быть назван только тот, кто пишет по-белорусски. По-моему, это – полная херня. Я считаю не правильным то, что неофициальный сегмент белорусской литературы (об официальном я не говорю) пропагандирует каких-то второстепенных, третьестепенных авторов, пишущих на белорусском, и игнорирует тех, кто пишет на русском, причем много издается в России, и кого я лично знаю. Если люди создают портрет современной реальности, современной жизни в Беларуси, то какая разница, на каком языке они пишут?..
Большинство населения в Беларуси говорили и говорят на русском языке. Такова языковая ситуация. Здесь ничего не сделаешь!
Если бы начала происходить белорусизация, то ее стоило бы проводить очень медленно и аккуратно, чтобы людей стимулировали к этому, а не принуждали. Помню, в начале девяностых, когда нам сказали в университете, что все предметы со второго семестра будут на белорусском, то всеми, естественно, это было воспринято скорее негативно. Относится к тем, кто пишет на русском, как чужим, я считаю, глупо.
Кстати, с сентября месяца я веду ежемесячные колонки на ресурсе 34mag.net. Это мои друзья, которые как раз таки сделали шаг в сторону сближения белорусского и русского языка, переведя год назад на белорусский язык сборник моих рассказов (речь идет о сборнике «Радзiма» - прим. автора).

- Напоследок, задам тебе вопрос по поводу истории, расколовшей российское общество на два враждебных лагеря, причем этот вопрос, скажем, «по твоей части» и имеет отношение к панку... Я имею в виду нашумевший панк-молебен группы Pussy Riot в московском Храме Христа Спасителя. Как ты прокомментируешь эту акцию с точки зрения ее политической, художественной и других составляющих?
- Я считаю это развитием панк-рока в сегодняшних реалиях. Просто играть панк-концерты было актуально в середине 70-х в Англии или в начале 80-х в США (имеется в виду панк/хардкор-сцена). Всё это прошло.
Если двигаться в рамках панк-рока, то нужно делать это в форме подобных акций. Реакцию, последовавшую за панк-молебном, я считаю не адекватной. Не адекватной даже по каким-то формальным признакам. Например, я недавно узнал, что Храм Христа Спасителя вообще не принадлежит Русской Православной Церкви. В связи с этим обстоятельством я не понимаю претензий, что там кто-то и что-то сделал.
С другой стороны, я вижу огромное количество людей, которые живут в фактически другом мире. Мы живем в одной стране, но в разных мирах. Наверное, это неизбежно. Сегодня все живут в разных мирах. Я имею в виду разные группы людей.