15.12.2009 Владимир Козлов. Лето девять один

Мы познакомились в день города, когда на площадке у ДК "Химволокно" был концерт. Местные группы играли уныло и без настроения, звук был корявым. Их и не слушали - на лавках перед площадкой сидели два десятка случайных людей - пенсионеры, дети с родителями, алкаши.
Я пришел на концерт от нечего делать. Кончались каникулы в институте, и большую часть их я просидел дома, иногда выбираясь в видеосалон на какой-нибудь фильм. Чаще всего фильм оказывался тупым.

На второй песне группы "День и ночь" между сценой и лавками началась драка. Несколько гопников отдубасили волосатого чувака. На вид ему было за тридцать. Я не знал, за что, и кто был виноват. Я только видел, как красномордый здоровый гопник, улыбаясь, надавал волосатому кулаками по морде. Волосатый упал, остальные слегка попинали его ногами и отвалили: концерт их не интересовал. Парень поднялся, вытащил носовой платок, вытер кровь. Музыканты сделали вид, что ничего не случилось.
-Они должны были остановить концерт, - сказала девушка на соседней лавке, в джинсовой куртке, с рыжими волосами. Она сидела одна, и я не заметил, когда она появилась.
-Да, конечно, - ответил я. - А я тебя помню. Ты ведь была в апреле в "Химволокно" на "Роке чистой воды"?
-Да, была. Давай уйдем, на фиг, отсюда.

И мы ушли гулять по улицам. С деревьев осыпались первые желтые листья. Из труб завода Куйбышева в небо валил дым. Навстречу нам шла молодежь в джинсах-"мальвинах" и майках "Chanel", привезенных из Польши.

Она рассказала, что учится в пединституте, на физмате, перешла на второй курс, что ходит на все редкие рок-концерты в нашем городе, что ее любимая группа - "Кино", и когда год назад Цой погиб, она несколько дней не могла прийти в себя, а потом завидовала тем парням и девчонкам, которые жили в палатках у него на могиле, и сама хотела бы так, но родители никогда бы не отпустили ее. Они также не отпустили ее на концерт к годовщине Чернобыля в Минске, в конце апреля.

И я рассказал, что ездил на тот концерт, ездил один, потому что бывшие школьные приятели и нынешние одногруппники слушают, в основном, другую музыку, либо не слушают вообще никакой. А на концерте в Минске - на стадионе "Динамо" - было много всякого, и хорошего, и не очень. Нелепо вперлись туда попсовые "Машина времени" и группа Игоря Талькова, а тем, кого ждали больше всего - ДДТ и Гребенщикову - толком сыграть не дали: в начале выступления ДДТ на стадионе отрубили свет, а БГ вообще не успел выйти. А потом я ехал на автобусе до "Минска-Южного", на электричке - до Осипович, сидел два часа до дизеля на Могилев в тесном зале станции, а рядом храпел мужик в телогрейке…
Я проводил ее до дома на улице Народного Ополчения - такой же пятиэтажки, как наша. И мы договорились встретиться завтра.

Мы решили, что поедем вместе в Питер - ни я, ни она там ни разу не были, а потом поедем на море. Плевать, что каникул осталось совсем немного. Плевать, что родители будут ныть и отговаривать, и приводить аргументы насчет учебы и насчет того, зачем это нам вообще нужно. Они нас никогда не поймут, и мы никогда не сможем им ничего объяснить. И не будем. Мы взрослые люди и от них не зависим. Даже деньги на эту поездку мы сами найдем - остатки стипендий и моя коллекция марок, которую можно продать через магазин "Букинист" - я видел там объявление.

В день, когда мы пошли покупать билеты, случился ГКЧП. По телевизору шло "Лебединое озеро", либо сидели унылые дядьки со скучными лицами, говорили бессмысленный бред. Нам было на них наплевать.
В кассах напротив "китайской стены" стояла обычная очередь, тоже люди со скучными лицами. Мы не хотели быть такими, как они, и мы знали, что никогда такими не будем. Мы купили билеты на двадцать первое - послезавтра. Дома - и у меня, и у нее - были скандалы: куда ты поедешь, тем более, что такое случилось - вдруг вообще начнется неизвестно что, гражданская война? Ее родителям поддакивала сестра, младшая на два года, и в результате сестры слегка потаскали друг друга за волосы - она рассказала потом, хохоча.

Моим поддакивать было некому, но у них был другой аргумент: учеба. На втором курсе я чуть не вылетел из "машинки" из-за предмета под названием ТОЭ - теоретические основы электрических цепей. Я ненавидел урода-преподавателя и особенно этого не скрывал. Он считал себя "шестидесятником", я считал его мудаком. И предмет я вообще не учил - принципиально, - надеясь списать на экзамене. Преподаватель мешал мне списать - тоже принципиально. Результат - три пересдачи экзамена в зимнюю сессию, растянувшиеся до конца февраля. И теперь родители говорили пустые слова про учебу, про то, что нельзя пропускать ни единого дня, тем более в самом начале учебного года. Я слушал и не противоречил, зная, что все равно сделаю, как хочу.

Когда мы садились в поезд, было известно, что ГКЧП проиграл, что все будет, как раньше, а может быть - лучше, потому что теперь коммунизм себя окончательно дискредитировал. Но мы про это не думали.

В Питере мы сначала поехали на могилу Цоя. Там уже не было никаких палаток, только много букетов и сигарет, и тусовались ребята, приехавшие из разных городов и республик. Нас угостили портвейном, я подстроил свою гитару и спел пару песен - "Видели ночь" и "Группу крови". Пел плохо, стеснялся - я очень редко пел что-то при людях. Но никто меня не лажал, все слушали и подпевали.

А потом мы поехали на Рубинштейна, тринадцать - в Рок-клуб. Во дворе толпились пацаны и девчонки, за металлической дверью было маленькое помещение. В одной его половине сидел волосатый бородатый мужик, заведовавший звукозаписью. Рядом висели списки групп и альбомов, которые можно было записать на кассеты. Многих названий мы раньше не слышали - например, "Хуй забей". Чистых кассет у нас не было, и мы просто стояли у списков и читали их. А потом какой-то чувак в перчатках без пальцев сел за рояль в углу и начал играть. Ни я, ни она не знали его в лицо, но, может быть, он играл в какой-нибудь из известных групп.

На Невском проходили политические митинги, а в переходе группа пацанов лет по шестнадцать играла рок-н-ролл. Мы их послушали, бросили рубль в шапку, потом пошли к Неве и сели на каменных ступеньках у воды, смотрели на прогулочные катера и Петропавловскую крепость на другом берегу.
Мы ночевали у старушки, предлагающей ночлег у Московского вокзала, в старой квартире с высокими потолками, в комнате с видом на двор-колодец. Пока мы шли от вокзала до дома, старушка, не переставая, повторяла, что ее не касается, кто мы, муж и жена или нет, что главное, что мы русские, а то соседи по площадке не любят, когда на ночлег к ней приходят армяне и азербайджанцы.
Весь следующий день мы бродили по Питеру. Мы купили и выпили банку импортного пива за пятнадцать рублей - парни с ящиками этих банок стояли повсюду. Пиво показалось обычным, таким же, как наше. Мы ездили на Васильевский остров, где нет улиц, а только "линии". Мы искали "Сайгон", но не помнили номер дома и не знали, он еще там, или закрылся. Мы хотели сходить куда-нибудь на концерт, но афиш концертов не было, даже в рок-клубе. Мы сидели на лавочках в сквере у Витебского вокзала, и на лавочке рядом две девушки в железнодорожной форме целовались взасос.
Тем же вечером мы сели в плацкартный вагон поезда "Ленинград - Одесса". С нами на верхних полках ехали парни из Винницы - они привозили сюда на продажу яблоки, а на вырученные деньги купили много блоков сигарет. Их сумки с сигаретами стояли на третьих полках.

Утром поезд остановился напротив вокзала в Могилеве. Непривычно было приехать в свой город, но не выходить из вагона, а оставаться и ехать дальше. Шел дождь. По перрону ехал электрокар, тянул за собой прицеп с посылками. Старуха с зонтиком продавала семечки в кульках из газеты.

Мы вышли из вагона в четыре часа утра. Было тепло и темно, пахло южными растениями, люди тащили по перрону чемоданы и сумки, а над вокзалом светились буквы "Город-герой Одесса". Мы пошли искать море.

В сквере рядом с вокзалом, на скамейке спал мужик в трусах. Мы решили, что его, наверно, ограбили, но нам было все равно.

Светало. Мы вышли к Потемкинской лестнице, спустились по ней к морскому вокзалу, сели на лавке, прижавшись друг к другу, и смотрели, как из моря выплывает красный шар солнца. Потом я подстроил гитару и пел песню "Звезда по имени солнце", она подпевала, и мне казалось, что я пою лучше, чем тогда, в Ленинграде, на кладбище. По Потемкинской лестнице спускались и поднимались люди, а по улице перед ней проезжали, сигналя, троллейбусы и машины.

У нас не было планов, нам некуда было спешить. Мы спросили, как проехать на пляж, сели в трамвай на Аркадию. Всю вторую половину дороги зеленые ветки деревьев били по стеклам трамвая.
Море было прохладным, но мы долго не хотели вылезать из воды, и нам было плевать, что пока мы купаемся, кто-то может украсть наши шмотки, деньги или гитару. И никто ничего не украл. Мы были на пляже до самого вечера, потом ели шашлыки в кафе рядом с пляжем и смотрели на белые пароходы на горизонте.

У Потемкинской лестницы, наверху, пел под гитару высокий бородатый мужик. У ног его лежал пластиковый пакет для денег. Кто-то бросил монетки, не попал, и они звякнули об асфальт. Мужик, не прекращая играть, сказал:
-Просьба деньгами не сорить. Убирать некому…
Мы пришли на железнодорожный вокзал. Было поздно, и старушки, предлагавшие комнаты, разошлись. Мы сели на лавке в зале ожидания. В углу инвалид в коляске ел объедки, разложив их на газете. В видеосалоне всю ночь шли фильмы, но мы не пошли их смотреть, спали на лавке, а утром сняли комнату у старушки. У нее был дом и виноградники, и она делала виноградное вино. Нам она продавала его совсем дешево, по три рубля за бутылку.

Через несколько дней похолодало. Купаться стало уже не в кайф. Поздно вечером мы попрощались со старушкой и поехали на вокзал.
-Давай съездим куда-нибудь еще, - сказала она. - Я пока не хочу домой.
Ближайший поезд был на Кишенев - в два-двенадцать. Мы купили билеты, сели в общий вагон: денег оставалось немного.

Утром, когда мы проснулись, поезд катился мимо зеленых холмов с виноградниками. Проводница, проходя по вагону, объявила: в Тирасполе люди перекрыли дорогу, требуют отделения от Молдавии, поэтому поезд поедет в обход - из-за этого опоздает часов на семь.

В Кишенев приехали почти вечером. Не зная, что мы хотим увидеть и куда попасть, просто ходили по улицам. Продовольственные магазины назывались Alimentari. На одной улице мы увидели точно такую же пятиэтажку, как те, в которых жили мы.

Бродили до ночи, наткнулись на автовокзал и сели в автобус обратно в Одессу.

В Одессе пошли на "Привоз", купили винограда, мыли его у кранов на задворках рынка и тут же ели. Когда выходили из ворот, парень в спортивном костюме "Монтана" спросил у меня:
-Продаешь гитару?
Я подумал, что нам, наверно, не хватит денег на билеты домой, и сказал:
-Продаю.
Он заплатил сто рублей.

Было пасмурно, но без дождя. Мы стояли на перроне. До отхода нашего поезда оставался час. Мимо нас две воспитательницы вели группу детей из чернобыльской зоны. Дети выбивались из колонны, баловались и гонялись друг за другом. Воспитательницы орали на них.