15.12.2009 Владимир Козлов. Лето девять один

Мы познакомились в день города, когда на площадке у ДК "Химволокно" был концерт. Местные группы играли уныло и без настроения, звук был корявым. Их и не слушали - на лавках перед площадкой сидели два десятка случайных людей - пенсионеры, дети с родителями, алкаши.
Я пришел на концерт от нечего делать. Кончались каникулы в институте, и большую часть их я просидел дома, иногда выбираясь в видеосалон на какой-нибудь фильм. Чаще всего фильм оказывался тупым.

На второй песне группы "День и ночь" между сценой и лавками началась драка. Несколько гопников отдубасили волосатого чувака. На вид ему было за тридцать. Я не знал, за что, и кто был виноват. Я только видел, как красномордый здоровый гопник, улыбаясь, надавал волосатому кулаками по морде. Волосатый упал, остальные слегка попинали его ногами и отвалили: концерт их не интересовал. Парень поднялся, вытащил носовой платок, вытер кровь. Музыканты сделали вид, что ничего не случилось.
-Они должны были остановить концерт, - сказала девушка на соседней лавке, в джинсовой куртке, с рыжими волосами. Она сидела одна, и я не заметил, когда она появилась.
-Да, конечно, - ответил я. - А я тебя помню. Ты ведь была в апреле в "Химволокно" на "Роке чистой воды"?
-Да, была. Давай уйдем, на фиг, отсюда.

И мы ушли гулять по улицам. С деревьев осыпались первые желтые листья. Из труб завода Куйбышева в небо валил дым. Навстречу нам шла молодежь в джинсах-"мальвинах" и майках "Chanel", привезенных из Польши.

Она рассказала, что учится в пединституте, на физмате, перешла на второй курс, что ходит на все редкие рок-концерты в нашем городе, что ее любимая группа - "Кино", и когда год назад Цой погиб, она несколько дней не могла прийти в себя, а потом завидовала тем парням и девчонкам, которые жили в палатках у него на могиле, и сама хотела бы так, но родители никогда бы не отпустили ее. Они также не отпустили ее на концерт к годовщине Чернобыля в Минске, в конце апреля.

И я рассказал, что ездил на тот концерт, ездил один, потому что бывшие школьные приятели и нынешние одногруппники слушают, в основном, другую музыку, либо не слушают вообще никакой. А на концерте в Минске - на стадионе "Динамо" - было много всякого, и хорошего, и не очень. Нелепо вперлись туда попсовые "Машина времени" и группа Игоря Талькова, а тем, кого ждали больше всего - ДДТ и Гребенщикову - толком сыграть не дали: в начале выступления ДДТ на стадионе отрубили свет, а БГ вообще не успел выйти. А потом я ехал на автобусе до "Минска-Южного", на электричке - до Осипович, сидел два часа до дизеля на Могилев в тесном зале станции, а рядом храпел мужик в телогрейке…
Я проводил ее до дома на улице Народного Ополчения - такой же пятиэтажки, как наша. И мы договорились встретиться завтра.


* * *

Мы решили, что поедем вместе в Питер - ни я, ни она там ни разу не были, а потом поедем на море. Плевать, что каникул осталось совсем немного. Плевать, что родители будут ныть и отговаривать, и приводить аргументы насчет учебы и насчет того, зачем это нам вообще нужно. Они нас никогда не поймут, и мы никогда не сможем им ничего объяснить. И не будем. Мы взрослые люди и от них не зависим. Даже деньги на эту поездку мы сами найдем - остатки стипендий и моя коллекция марок, которую можно продать через магазин "Букинист" - я видел там объявление.


* * *

В день, когда мы пошли покупать билеты, случился ГКЧП. По телевизору шло "Лебединое озеро", либо сидели унылые дядьки со скучными лицами, говорили бессмысленный бред. Нам было на них наплевать.
В кассах напротив "китайской стены" стояла обычная очередь, тоже люди со скучными лицами. Мы не хотели быть такими, как они, и мы знали, что никогда такими не будем. Мы купили билеты на двадцать первое - послезавтра. Дома - и у меня, и у нее - были скандалы: куда ты поедешь, тем более, что такое случилось - вдруг вообще начнется неизвестно что, гражданская война? Ее родителям поддакивала сестра, младшая на два года, и в результате сестры слегка потаскали друг друга за волосы - она рассказала потом, хохоча.

Моим поддакивать было некому, но у них был другой аргумент: учеба. На втором курсе я чуть не вылетел из "машинки" из-за предмета под названием ТОЭ - теоретические основы электрических цепей. Я ненавидел урода-преподавателя и особенно этого не скрывал. Он считал себя "шестидесятником", я считал его мудаком. И предмет я вообще не учил - принципиально, - надеясь списать на экзамене. Преподаватель мешал мне списать - тоже принципиально. Результат - три пересдачи экзамена в зимнюю сессию, растянувшиеся до конца февраля. И теперь родители говорили пустые слова про учебу, про то, что нельзя пропускать ни единого дня, тем более в самом начале учебного года. Я слушал и не противоречил, зная, что все равно сделаю, как хочу.


* * *

Когда мы садились в поезд, было известно, что ГКЧП проиграл, что все будет, как раньше, а может быть - лучше, потому что теперь коммунизм себя окончательно дискредитировал. Но мы про это не думали.

В Питере мы сначала поехали на могилу Цоя. Там уже не было никаких палаток, только много букетов и сигарет, и тусовались ребята, приехавшие из разных городов и республик. Нас угостили портвейном, я подстроил свою гитару и спел пару песен - "Видели ночь" и "Группу крови". Пел плохо, стеснялся - я очень редко пел что-то при людях. Но никто меня не лажал, все слушали и подпевали.

А потом мы поехали на Рубинштейна, тринадцать - в Рок-клуб. Во дворе толпились пацаны и девчонки, за металлической дверью было маленькое помещение. В одной его половине сидел волосатый бородатый мужик, заведовавший звукозаписью. Рядом висели списки групп и альбомов, которые можно было записать на кассеты. Многих названий мы раньше не слышали - например, "Хуй забей". Чистых кассет у нас не было, и мы просто стояли у списков и читали их. А потом какой-то чувак в перчатках без пальцев сел за рояль в углу и начал играть. Ни я, ни она не знали его в лицо, но, может быть, он играл в какой-нибудь из известных групп.

На Невском проходили политические митинги, а в переходе группа пацанов лет по шестнадцать играла рок-н-ролл. Мы их послушали, бросили рубль в шапку, потом пошли к Неве и сели на каменных ступеньках у воды, смотрели на прогулочные катера и Петропавловскую крепость на другом берегу.
Мы ночевали у старушки, предлагающей ночлег у Московского вокзала, в старой квартире с высокими потолками, в комнате с видом на двор-колодец. Пока мы шли от вокзала до дома, старушка, не переставая, повторяла, что ее не касается, кто мы, муж и жена или нет, что главное, что мы русские, а то соседи по площадке не любят, когда на ночлег к ней приходят армяне и азербайджанцы.
Весь следующий день мы бродили по Питеру. Мы купили и выпили банку импортного пива за пятнадцать рублей - парни с ящиками этих банок стояли повсюду. Пиво показалось обычным, таким же, как наше. Мы ездили на Васильевский остров, где нет улиц, а только "линии". Мы искали "Сайгон", но не помнили номер дома и не знали, он еще там, или закрылся. Мы хотели сходить куда-нибудь на концерт, но афиш концертов не было, даже в рок-клубе. Мы сидели на лавочках в сквере у Витебского вокзала, и на лавочке рядом две девушки в железнодорожной форме целовались взасос.
Тем же вечером мы сели в плацкартный вагон поезда "Ленинград - Одесса". С нами на верхних полках ехали парни из Винницы - они привозили сюда на продажу яблоки, а на вырученные деньги купили много блоков сигарет. Их сумки с сигаретами стояли на третьих полках.

Утром поезд остановился напротив вокзала в Могилеве. Непривычно было приехать в свой город, но не выходить из вагона, а оставаться и ехать дальше. Шел дождь. По перрону ехал электрокар, тянул за собой прицеп с посылками. Старуха с зонтиком продавала семечки в кульках из газеты.


* * *

Мы вышли из вагона в четыре часа утра. Было тепло и темно, пахло южными растениями, люди тащили по перрону чемоданы и сумки, а над вокзалом светились буквы "Город-герой Одесса". Мы пошли искать море.

В сквере рядом с вокзалом, на скамейке спал мужик в трусах. Мы решили, что его, наверно, ограбили, но нам было все равно.

Светало. Мы вышли к Потемкинской лестнице, спустились по ней к морскому вокзалу, сели на лавке, прижавшись друг к другу, и смотрели, как из моря выплывает красный шар солнца. Потом я подстроил гитару и пел песню "Звезда по имени солнце", она подпевала, и мне казалось, что я пою лучше, чем тогда, в Ленинграде, на кладбище. По Потемкинской лестнице спускались и поднимались люди, а по улице перед ней проезжали, сигналя, троллейбусы и машины.

У нас не было планов, нам некуда было спешить. Мы спросили, как проехать на пляж, сели в трамвай на Аркадию. Всю вторую половину дороги зеленые ветки деревьев били по стеклам трамвая.
Море было прохладным, но мы долго не хотели вылезать из воды, и нам было плевать, что пока мы купаемся, кто-то может украсть наши шмотки, деньги или гитару. И никто ничего не украл. Мы были на пляже до самого вечера, потом ели шашлыки в кафе рядом с пляжем и смотрели на белые пароходы на горизонте.

У Потемкинской лестницы, наверху, пел под гитару высокий бородатый мужик. У ног его лежал пластиковый пакет для денег. Кто-то бросил монетки, не попал, и они звякнули об асфальт. Мужик, не прекращая играть, сказал:
-Просьба деньгами не сорить. Убирать некому…
Мы пришли на железнодорожный вокзал. Было поздно, и старушки, предлагавшие комнаты, разошлись. Мы сели на лавке в зале ожидания. В углу инвалид в коляске ел объедки, разложив их на газете. В видеосалоне всю ночь шли фильмы, но мы не пошли их смотреть, спали на лавке, а утром сняли комнату у старушки. У нее был дом и виноградники, и она делала виноградное вино. Нам она продавала его совсем дешево, по три рубля за бутылку.


* * *

Через несколько дней похолодало. Купаться стало уже не в кайф. Поздно вечером мы попрощались со старушкой и поехали на вокзал.
-Давай съездим куда-нибудь еще, - сказала она. - Я пока не хочу домой.
Ближайший поезд был на Кишенев - в два-двенадцать. Мы купили билеты, сели в общий вагон: денег оставалось немного.

Утром, когда мы проснулись, поезд катился мимо зеленых холмов с виноградниками. Проводница, проходя по вагону, объявила: в Тирасполе люди перекрыли дорогу, требуют отделения от Молдавии, поэтому поезд поедет в обход - из-за этого опоздает часов на семь.

В Кишенев приехали почти вечером. Не зная, что мы хотим увидеть и куда попасть, просто ходили по улицам. Продовольственные магазины назывались Alimentari. На одной улице мы увидели точно такую же пятиэтажку, как те, в которых жили мы.

Бродили до ночи, наткнулись на автовокзал и сели в автобус обратно в Одессу.


* * *

В Одессе пошли на "Привоз", купили винограда, мыли его у кранов на задворках рынка и тут же ели. Когда выходили из ворот, парень в спортивном костюме "Монтана" спросил у меня:
-Продаешь гитару?
Я подумал, что нам, наверно, не хватит денег на билеты домой, и сказал:
-Продаю.
Он заплатил сто рублей.


* * *

Было пасмурно, но без дождя. Мы стояли на перроне. До отхода нашего поезда оставался час. Мимо нас две воспитательницы вели группу детей из чернобыльской зоны. Дети выбивались из колонны, баловались и гонялись друг за другом. Воспитательницы орали на них.

Владимир Козлов. Лето девять один


Войдите на сайт, чтобы оставить ваш комментарий:
Укажите ваше имя на сайте Центр Живого Рока.
Укажите пароль, соответствующий вашему имени пользователя.

Рассказать друзьям

а дальше)?

Интересно, что Володя Козлов вновь и вновь возвращается в СССР, похоже с одной только целью - сбежать оттуда в "сюда". Тема, полагаю, многим уже наскучила, нужна новая...

Кстати, а я ГКЧП 91-го года встретил как раз в Одессе. Мне было 10-ть лет. Помню, наши палатки стояли на краю арбузного поля, на крутом обрыве над морем. В один из дней или вечеров взрослые сбежались к одной из палаток, где был приемник и слушали радио. Среди них были москвичи и ленинградцы. Помню, обсуждали, стоит ли возвращаться домой. Боялись войны. К Москве шли танки. И помню я думал:
- О, прикольно! Война! Happy
Через пару дней все волнения улеглись. Москвичи уехали домой раньше времени, а мы остались до конца августа. В Одессе действительно под конец августа быстро холодало. Я хорошо помню тоскливый вкус возвращения домой. Это был вкус креветок, которыми я просто обожрался от жадности на обратном пути Happy