27.02.2008 Юрий Романов: Моя оборона

ЦЕНТР ЖИВОГО РОКА продолжает публиковать авторские колонки видных деятелей могилевской контркультуры. Сегодня предлагаем вашему вниманию колонку Юрия Романова - редактора могилевского самиздат-журнала "Окорок", отца могилевской контркультуры, поэта, журналиста...

Чтобы здесь был свет
Ток должен идти по нам
Гребенщиков

Хоккей закончился, добрые люди. Могилевские «львы» обыграли по буллитам минских «ментов» с непристойным счетом 1:0. Стою у железной стенки в ожидании малонужной пресс-конференции. Точнее, дожидаясь, пока чиэр-девочки, недавно разбрасывавшие в разные стороны руки, ноги и прочие части юного тела неподалеку от ледяной площадки, сменят нижнее белье на верхнее. Лучше места для их раздевалки, чем пресс-центр, администрация не нашла. Мимо плывет разноцветный поток возбужденных болельщиков. Достаю из кармана джинсов телефон. Нахожу неполученное письмо. Раскрываю. Два слова: Летов умер. Как пишут в плохих романах, мир вокруг сразу как-то посерел.

Во свое время журнал «КонтрКультУРа» начал второй номер со своеобразного, не без провокации некролога Виктору Цою. Мол, когда-то рок-музыканты умирали лишь ТАМ, на западе. Потом, когда ушел Башлачев, стали думать, что умирают ТОЛЬКО ТАКИЕ. ОСТАЛЬНЫХ это не касалось. И вот ушел один из ОСТАЛЬНЫХ. Итог — лишь растерянность. «Дешево отделались».

Смерть Башлачева для большинства прошла мимо: случилась раньше известности и нужности. Но вскоре ушла Янка. И это было уже БОЛЬШЕ ЧЕМ растерянность. Тогда я ничего не написал. Просто вспомнил, как и многие другие, слова ее песни «Продано!». Сейчас пишу. Зачем? Возможно, для того чтобы вернуть миру краски.

Растерянность мы с тех пор испытывали нередко.

Умер Майк Науменко. Носатый умница, сетовавший году в 82-м на то, что к нему постоянно приходят какие-то люди, чтобы распить бутылку-другую портвейна на брудершафт. Ему, интеллигенту и интеллектуалу, было трудно им отказать. Хотя хотелось. Потом уже не хотелось. Трезвый поющий Майк стал в диковинку. Да и просто трезвый? Когда группе Зоопарк дали зеленый свет, и она начала гастролировать по городам и весям, быстро выяснилось, что ее актуальность близка… скажем, к актуальности самого известного во времена Пушкина поэта — Языкова. Песни — другое дело. Но Зоопарк, не в пример Машине, Аквариуму или даже Алисе, был популярен локально. А времена менялись, и мы менялись вместе с ними. На дворе были другие герои. В том числе и герои рокенролла.

Майк умер в одиночестве. Смерть его ударила по близким. Но и прочие еще НЕ МОГЛИ ее не заметить.

Смерть басиста Зоопарка Ильи Куликова или лидера Автоудовлетворителей Андрея «Свиньи» Панова уже МОГЛИ. И почти не заметили. Как и смерть Андрея «Дюши» Романова. Конечно, кто-то скорбел и плакал. И что-то писали. Но КТО они были для большинства слушающих? ТОЛЬКО басист известной группы. ТОЛЬКО «первый панк на деревне» (многие ли его слышали? Много ли там было — слышать?). ТОЛЬКО когда-то клавишник, потом флейтист при великом БГ, лидер собственной группы средней руки, автор милых ненавязчивых песен.

Уходила эпоха. Они уходили вместе с ней. Не они одни. Если хотите, вспомню музыканта группы Инструкция По Выживанию Игоря Гуляева. Лидера Чернозема и Мертвого Ты Димона Колоколова и его «соратника» Зуева-Ротона. Лидера томских Передвижных Хиросим… вот, фамилию забыл. Лидера крымского Гогена Дмитрия Гнедышева. Гитариста Резервации Здесь Димку Дауна. Лидера минской ЫЫЫ и московской 40 тысяч зажЫгалок Васю Шугалея. Леди-блюз, москвичку Олесю Троянскую. Гитариста Алисы Игоря Чумаченко. Лидера могилевских Конвента и Револьвера Толю Варламьева. Лидера гомельского Знамени Юности Тараса Монзано… Думаете, Веню Дркина забыл?

Для одних их уход был сродни отъезду в гайдаровские дальние страны: вроде, как басист Аквариума Александр «Тит» Титов уехал в Англию, и — с концами.

Других, помоложе на поколение-два, это вовсе не касалось: ну, кто им Майк или Дюша? Чаще всего они их в глаза не видели, не слышали, не знали…

Да, растерянность или Растерянность мы с тех пор испытывали не раз. А вот от БОЛЬШЕ ЧЕМ Господь миловал. До 19 февраля 2008 года.

Я шел домой по пустынной холодной ветреной сырой и промозглой улице Дзержинского, а в голове, каюсь, вертелась песня московской группы Чистая Любовь: «Умер Леннон, умер Леннон в той большой-большой стране…» Следующие строки преобразились во что-то вроде: «Умер Летов, умер Летов, Ты хоть знаешь, кем он был? Понял я, что я неверно жизнь московскую прожил…»
Вечером из тамбура поезда Воронеж-Москва (или Москва-Воронеж, из-за стука на стыках было не разобрать) позвонил «Легендарный Леша из Воронежа». Видать, некому было больше сказать:
— Слышал?
— Слышал.
— Будто кусок жизни взяли и вырвали.
И вспомнился мой «кусок».

1989 год, ранняя осень. Жизнь выделила мне делянку учителя иностранного и классного (во всех отношениях?) руководителя в школе, которую заканчивал. После уроков в ожидании «продленки» я сидел на скамейке за школой под одичавшей яблоней: школу построили на месте частных деревяшек, и каждый год за ней «расцветали яблони и груши»… Передо мной стояла кассетная убитая «Электроника», школьный инвентарь. А из динамиков — «Солдатами не рождаются! Солдатами умирают!» Это для меня у ГО не САМАЯ песня. Но ЗАПОМНИЛАСЬ именно она. Тем, КАК Егор ее поет. Это потом «егоров» развелось… Даже термин родили «ГрОб-вейв»…

П. Р. Гуд привез из Москвы «Так закалалась сталь» и «Все идет по плану» еще летом. Вместе с янкиными «Деклассированным элементам». Янка «догнала» через полгодика. Поначалу мы поместили ее в «коробочку» с надписью «Женский варинт Цоя». Может, потому что ГО убило наповал сразу. Как когда-то года с 83-го группы Ленинградского рок-клуба вытеснили из нутра Машину и Воскресенье («московский романтизм» выдуло «питерским реализмом»), так осенью 89-го ГО сделало то же самое с питерцами — на задворки. Раньше бы постеснялся пафоса, сейчас скажу: «сибирский экзистенциализм» сделался путеводной нитью и внутренним стержнем и — да, блядь — мерилом всех вещей. Какие-тут-нахуй-звери?!

1990 год, апрель. Собираем третий фестиваль «Диалог». Нахожу телефон, Бог весть, откуда. Звоню Егору в Омск позвать ГО и Великие Октябри. Мы готовы, отвечает, приедем с Янкой. Только в акустике. Хочется-то, конечно, в электричестве…

Все разрешается — проще некуда. За три дня до начала фестиваль заканчивается. Накрывается ржавым, как луна у Майка в «Уездном городе N», тазом. Могилев так и не увидит ни Янки, ни Егора.

1990 год, декабрь. Москва, фестиваль «Индюки». Возле входа в Дк Им. Русакова — бумажка под стеклом с надписью кривыми крупными буквами: «Летова не будет!» Были Ревякин, Неумоев, Олди, «Лолита», много кто был. Даже «Дядя ГО». А ГО не было. Или все-таки… были?
…Полночь. После второго фестивального дня едем большой группой ночевать в Зеленоград — транзитом через Московское метро. Тишину вагона взрывает рев десятка сполоснутых разнокалиберным спиртным глоток: «Все идет по пла-ну!» Пусть бросит камень тот, кто этого не пел.

А потом я брел из Смоленска рядом с трассой Москва-Минск в ожидании попутки. В голове вертелся «Самоотвод». Это уже из САМЫХ. А еще: «Свободу опоздавшим на праздник. Подарки раздарили со среды на четверг. Еще один Вселенский Отказник Из «влево» или «вправо» выбирает — «вверх»… Потом, после смерти Янки, Егор перепоет две последние строки: «потуже затянувши свой пояс…» и все такое. Убоявшись Вселенской Ответственности? Поддавшись граду камней обвинивших его в уходе Янки? Слушать песню «Боевой стимул» теперь невозможно и ненужно.

1989 год, глубокая осень. «Все идет по плану» — написано на заднике нашего фестиваля «Рок-съезд». Говорят, молодежный гимн конца 80-х — начала 90-х. А мне всегда вспоминается кусок из романа Войновича о солдате Иване Чонкине. Когда приезжает председатель колхоза из райцентра в родное село, а там — ни души. Всех забрало НКВД. Понимая, что и ему недолго осталось, забирает председатель из опустевшего дома бабки-самогонщицы два ведра продукта, приносит в правление. Там (так) и живет, попивая кружкой самогон. А на все вопросы начальства по телефону насчет того, как идет уборочная (или посевная?), отвечает емко: «Все идет по плану!»

1993 год, поздняя зима. Могилев, фестиваль «Во! Доросли». Приехавшие с корабля (из Москвы) на бал Вождь и Гарпо из гомельской группы Эдгар По, мои любимцы до сих пор, привезли от Кузи Уо шесть песен из долгожданного альбома «Сто лет одиночества». Перед началом в гримерке за сценой при тусклом свете лампочки-сороковки парочка организаторов да пяток музыкантов-участников в гробовом (каком же еще?) молчании слушаем — «Евангелие», «Вечная весна в одиночной камере», «Пуля виноватого найдет»… И глаза у всех ТАКИЕ… Шок или катарсис?

Потом посреди концерта во всем районе вырубится свет. Потом на сцену выйдет Резервация. И Сантим будет резать грудь, едва не доставая до сердца, зазубренным горлышком пивной бутылки, заливая кожаные штаны и сцену струями крови, пугая неокрепшие умы звукооператора, части зрителей и могилевских музыкантов… Сантимово «Златоглавая столица — белокаменная смерть!» и Егорово «Задуши послушными руками Своего непослушного Христа!» сольются и сплавятся в картину, которая у тех, кто ВИДЕЛ и СЛЫШАЛ, не сотрется никогда.

1993 год, ранняя зима. Очевидцы в самых взъерошенных чувствах возвращаются из Москвы с презентации «Русского прорыва». Летов охерел (в отличие от нас, отсюда не догоняющих) от расстрела танками Белого дома и из «калашей» — людей в Останкино в октябре 93-го, устал от волочения возложенного на него креста Мессии. Прибивается к «одиозным» запрещенным Анпилову, Проханову (и Лимонову). Под растяжкой с надписью «Руководство…», в обрамлении мешков с песком восседает рядом с «политруком» Гусаровым, который потом прикарманит все собранные за билеты деньги на личные гусарские нужды. Вещает о том, что он не нигилист («Я всегда буду против!»), а настоящий «корневой» коммунист: его песни не поняли… Кое-кто из «апостолов второго круга» — которые были уверены, что Летов пришел в мир под заратустровско-ницшеанским «Сманить многих из стада!» — в клозете режет вены. ОМОН, постреливая, гоняет одуревшие от ожидания концерта массы паствы по окрестностям. Роман Неумоев под этот аккомпанемент поет в фойе для (у)вернувшихся: «Лишь бы не было войны!»…

Егору надоело делать то, к чему он не стремился, но что свалилось (мы свалили?) на него — вести в Светлые дали. Простить ему то, что Светлые дали оказались рядом с Анпиловым и Прохановым, многие не смогли. Хотя в этом не вина Летова. И даже беда — не его. Он-то оказался — хитро для нас, но последователен.

Воспользуюсь цитаткой. «Кинчев пел „мне нужен воздух“. Ему поверили. А оказалось, что ему хватило демократии».

Не стану больше трогать Костю. Перефразирую прочитанное применительно к Егору. Большинству из нас тогда (?) хотелось демократии. Мы, распевая его песни, выбрали «вправо». А ему был нужен воздух. Он выбрал «влево».

1995 год, весна. Минск, Летов выступает в одноименном к/з вместе с КЗ — Красными Звездами. Съехавшиеся с окрестностей панки и пацанки, не слушая Ареховского, умоляют: «Ле-тов, Ле-тов!» И вот уже — Он, в «косухе» с подаренным Резником, директором и идеологом КЗ, значком Че Гевары на лацкане. Вовка «Нарцисс» Селиванов любовно охаживает взятую у Самого поносить общеизвестную обшарпанную и обклеенную «Музиму». Народ в зале «стонет и плачет и бьется о борт корабля». Менты, отошедшие от первоначального шока, посмеиваются. Развлекаются, выводя из зала самых съехавших, а затем впуская их обратно. А мы, могилевская «фракция», под балконом, посматривая вверх (как бы кто на голову не обвалился!), сидим с постными лицами. Мимо, все мимо…

Потом, после ночи с водкой и разговорами за жизнь, нежданно-негаданно едем не на вокзал, а на съемную квартиру — брать интервью. К которому я оказываюсь напрочь не готов. Мы с Егором сидим на кухне по разные стороны стола, пьем водку и медленно, с повисающими чудовищными паузами, беседуем — немой с глухим. Я послушал только вышедшие «Солнцеворот» и «Невыносимую легкость бытия». Впервые — не дрогнуло ни-че-го. Как и на концерте. Мне не о чем у него спросить и нечего ему сказать.

Он одергивает меня за то, что (с дури и недосыпу) обратился к нему на «ты». Я называю его не Егор, а Игорь Федорович, что, похоже, не нравится. Он рассуждает о «мягком славянском тоталитаризме», который спасет НАШ мир. Я думаю о том, что он уже здесь, в Беларуси — мягкий, славянский. И все говорит о том, что будет жестче и жестче. И нужен ли он нам тут, мне нужен? С другой стороны, и за «либерально-демократическую колбасу» лезть на баррикады — глупее не придумаешь.

Собственно, дело не в Летове. Он в очередной раз нашел свое место во Вселенной. Забронировав при этом, как справедливо написал Сергей Гурьев после вышеупомянутого «Русского прорыва», место в Вечности. А мое место ГДЕ?

На прощание Летов со смешком говорит Нюрычу, тогдашней жене: «Это же враги!» — приняв нас то ли за белорусских националистов, то ли за агентов западного империализма. А я желаю ему побольше таких врагов, думая: «Случись что, мы-то в вас стрелять не будем. А вы в нас? Вопрос…»

ЛЕТОВ СДЕЛАЛСЯ МНЕ НЕ НУЖЕН. Я переставал быть У. Роддом, редактором Окорока. Делал невольные робкие шаги к тому, чтобы стать взрослым.

…После той беседы стараюсь никогда ни у кого не брать интервью.

…Новое время. Новые песни. Новые герои. Ермен, Усов, Фомин, ВПР, Третьяков… Многие приезжают в Могилев. Кто-то и не раз. Да и здесь не безптичье, на котором расселись по ветвям жопы-соловьи. Есть приезжающим, с кем попеть и попить: Тимофей, Алена, Кирилл, Глюки… Могилев опять рог-столица…

Вспоминается (в сто первый раз) анекдот. На вопрос, какие женские ноги вам нравятся, 36% английских мужчин ответили — «худые», 28% — «полные», а остальные — «что-то между».
Так и ГО. Не то чтобы андеграунд. Не совсем чтобы шоу-бузинесс (ну, не с потрохами). Иногда — концерты. С дорогими билетами, по карману не «интересующимся», только фанатам. Более-менее регулярно — альбомы… Хорошие. Но мороз по коже уже не продирает. Все более-менее привычно. Ну, слова иногда другие… Как написал Троицкий про БГ: «Он все время поет одну и ту же песню. Только с другими словами. Поэтому слушать его интересно. Но НЕ ОЧЕНЬ». А может, кожа стала толще.

2004 год, середина зимы. Я последовательно переключаю свою жизнь в режимы «руль» — «вилы» — «пинцет»… Однажды вечером закольцовываю музцентр на стартовом треке свежеиспеченного альбома «Долгая счастливая жизнь» и пью, пою, плачу, сплю под очередную летовскую мантру: «Хуй на все на это и — в Небо по трубе!»

Потом была «Реанимация». Недавно — «Зачем снятся сны?» Одни говорят — по обыкновению гениальные. Другие считают — фуфло. Летов тут ни при чем.

Однажды после выхода «Солнцеворота» и «Невыносимой легкости…» пристал в Москве к Саше Серьге, тогдашнему идеологу «КонтрКультУРы», сейчас скромному труженику Русской православной церкви в городе Саратове. Мол, многие послушавшие говорят — фигня. Вот и Гурьев… А Летов считает — очередная вершина, очередной прыжок выше головы. Что имеешь сказать по существу вопроса? Серьга, смущенно улыбаясь, ответил по существу. Слушатели вольны считать так, как им вздумается. Это их дело и право — оценивать. По степени надобности для них самих. А Летов, как и любой Криэйтор, конечно, считает последнее творение лучшим. И, с его точки зрения, совершенно прав.

Соредактор нашего пост-окоровского журнала ОН Андрей Кокс давеча, заглянув на очередной сайт в И-нете, мрачно пошутил: «Похоже на эпитафию: «Убит известием о смерти Летова».

Добавлю. Убиваться по Летову могут немногие. Из НЕ близких ему — лишь те, кто НЕ знает, что такое настоящие ТРАГЕДИЯ и ДРАМА. К счастью, не знает. Или в конец заплутавшие между реальностью и ирреальностью. Этих жаль. Как, скажем, безнадежно влюбленных в Диму Билана (как вариант — Максим). Совет: повертите башкой, вокруг обязательно есть кто-то, кто вас любит, кому вы нужны, кому вы задолжали — любовь, жизнь, действие… Поспешайте в реальность. Она скоро, немыслимо скоро кончится.

Даже не очень нужный мне, Егор все время был где-то рядом. А был ли? Он когда-то сказал: «…А насчет Духа, то он ведь ВСЕГДА и ВЕЗДЕ, ничего ему не сделается, если где-то и убывает, так где-то прибавляется, и я знаю, что оно есть и там все наши — и художник Пурыгин, и скульптор Сидур, и режиссер Параджанов. И я там. А вы — ЗДЕСЬ. Счастливо оставаться».

Я — здесь. Жаль, Егор, что тебя рядом уже не будет.