22.10.2008 Захар Май: Слышать музыку также сложно, как и играть

Телефон зазвонил ближе к вечеру и голосом Жени Сысоева мне было сообщено, что всего через два часа я должна быть готова к интервью с Захаром Маем... Надо было видеть, как я забегала по квартире между ванной и компьютером, приводя себя в порядок и впопыхах выдумывая вопросы для интервью. Было страшно, все-таки в первый раз мне приходилось брать интервью у довольно известного в мире музыки человека и очень не хотелось ударить в грязь лицом... Но стоило мне появиться в квартире, где остановился Захар, и увидеть его на диване, по-домашнему укутанного в одеяло, как весь страх как рукой сняло. Все вдруг стало таким естественным и родным, что даже интервью, протекавшее на балконе, больше походило на светскую болтовню двух старых друзей.
Захар курил одну за одной, я куталась в теплый свитер Жени Сысоева, на улице затихал очередной осенний день...

— Кто тебя назвал Захаром?
— Мама и папа, в честь прадедушки. Моя прабабушка как-то сказала: «Тому из внуков, кто назовет своего сына Захаром, подарю холодильник «Днепро». Это было тогда очень круто... Своей фамилией я тоже очень доволен — не пришлось псевдонима выдумывать.

— Сейчас ты живешь в России?
— Да, живу в Питере, но работаю в Москве, поэтому часто туда езжу.

— А не хотелось бы вернуться в Америку либо на Родину, в Харьков?
— Я бываю там регулярно. В Штатах раз в год по месяцу или по два, в Харькове 4-5 раз в год, но на пару дней. К сожалению, мне моя виза не позволяет остаться в России дольше трех месяцев, поэтому приходится регулярно выезжать на Украину.

— Ты аполитичен?
— Нет, ни в коем случае. У меня общелиберальные политические взгляды. Меня даже у вас в Беларуси все устраивает! (смеется) Обычно политикой занимаются те, кто не может по-другому, или кому это кажется очень красивым, как например Никонов, вокалист питерской группы «Последние танки в Париже».

— Ты тоже считаешь, что политика — это красиво?
— Да, только вкладываю в это другой смысл. Мне нравится использовать политику, чтобы красиво что-то сформулировать в тексте, ее мощность использовать в творчестве.

— Популярность — это конечный пункт в целях каждого музыканта?
— Во-первых, популярности очень просто достичь, а во-вторых, она себя уравновешивает, там минусов столько же, сколько и плюсов.

— Как ты считаешь, за столько лет в музыке ты добился того, чего хотел добиться в самом начале?
— Не всего, но в чем-то — да. Я всегда хотел, чтобы «играл и тащило». Это достаточно сложно, мало кто так умеет даже. Но вот сейчас я играю и тащит. Часто.

— Ты задавался вопросом: «зачем»?
— Да мне сорок лет скоро будет, я уже всеми вопросами задавался! Даже для себя сформулировал на них ответы, необязательно словами. Сейчас вопросов больше нет.

— Если смотреть на музыку сквозь призму времени, то куда все идет?
— К лучшему. Потому что одним и тем же людям все время приятно слышать что-то новое, это значит, что музыка становится лучше и разнообразнее. Если бы было все иначе, то обламывались бы все.

— Разочарование не приходило?
— Нет. Мне очень везет вообще, жизнь у меня хорошая. Я доволен тем, что со мной происходит.

— Ты именно доволен или ты принимаешь то, что есть, и этим довольствуешься?
— И то и то! Я хорошо живу. Все, чем я занимаюсь, это играю на гитаре и громким голосом пою раз в неделю.

— А вне концертов ты поешь? В душе, например.
— Я все время напеваю себе что-то под нос. Любые слова, которые я слышу вокруг, ложу на мотив песни, на который они похожи, и пою. И буду переделывать их, менять темп и т.д. Со мной рядом невозможно находиться!

— Так наоборот весело же!
— Первые десять лет! (смеется)

— Ты семейный человек?
— Нет. Пока вот обошелся. Ну, мне всего сорок лет, так что все еще впереди.

— Когда пишешь или говоришь, ты полностью откровенен?
— Я вслух вообще полностью не откровенен. Я стараюсь негатив на люди не выносить. Не вижу в этом смысла. Стараюсь не то, что не писать, даже не говорить неприятное.

— Но куда-то же это должно выливаться?
— Ну и наверняка выливается, иногда. Но, как правило, я стараюсь вслух говорить и писать только смешные штуки, которые придумал за последнее время. Другое дело, что сейчас я могу просто сесть и писать «насквозь» — опыт уже есть. Не нужно ходить долго, что-то придумывать. Текст я могу писать более или менее живьем.

— Ты говорил, чтобы тебе понравилась песня, ты должны расплакаться?
— Да, иначе я ее не буду играть никогда.

— Значит, песня Жени Сысоева «Мимо дома» настолько тебя пробрала?
— Конечно! Так она меня до сих пор пробирает, хорошая на самом деле.

— А другие его песни?
— Слышал, да. Я с Женей держусь на равных, потому что он потенциально не слабее меня. Поэтому я ничего не говорю ему, как делать, знаю — в его возрасте я бы не слушал, что мне говорят. Поэтому его песни я не буду разбирать. Но «Мимо дома» мне серьезно нравится.

— Ваши 2 совместных концерта в Санкт-Петербурге и Москве — это только начало, или они были единичными?
— Просто Женя сказал, что хочет приехать в Питер на мой концерт. Я ему ответил, что если поедешь в Питер, то приезжай тогда и в Москву. А потом решил, что если он будет и там и там, то что толку только музыку слушать? Пусть и сыграет. Это оказалось правильным решением. Он поиграл, понял, как это вообще — играть на публику, почувствовал, что она разная. И тем людям, которые там были, Женя очень понравился. В Питере все его диски разошлись моментально.

— А в последнее время ты нашел много песен, которые реально трогают?
— Нет, даже те, которые заставляют плакать, чаще всего старые. Новые песни меня редко трогают. Потому что их очень сложно писать. И чем дальше, тем сложнее, ведь понятие о красоте становится более утонченным. Язык и музыка — это такие вещи, которые каждый чувствует интуитивно, поэтому очень кропотливо надо работать, чтобы написать что-то ценное.

— В Питере или Москве существуют ли тусовки, где собираются люди, которым просто интересна музыка, общение с музыкантами?
— Наверняка существуют, только меня в таком месте нет. Я профессионал, что мне с любителями то общаться? А с профессионалами, которых я уважаю, разговора никакого о музыке нет, обмен информацией происходит без слов.

— С кем из профессионалов ты общаешься?
— В смысле, кого я считаю профессионалом? Ну, вот Женя Сысоев крут, Сергей Чиграков, музыканты, с которыми я раньше в Питере играл, группа ПСИХЕЯ, в Москве — группа САКУРА, УМКА И БРОНЕВИЧОК. Да я могу называть и называть...

— А как ты относишься к стихотворениям?
— Я очень редко их понимаю и не знаю, зачем так заморачиваться, если проще — спеть. Поэтому у меня со стихами проблема. Т.е. я всегда вижу, хорошие они или нет, но если в них нет смысла, это меня выводит из себя.

— А из прозы что любишь?
— Пелевина люблю, вчера дочитал его новую книгу — очень смеялся. Сорокина тоже. Русских писателей люблю, благо их там всего четыре человека, и я их всех люблю.

Пока мы разговаривали, на «наш» балкончик по очереди заходили покурить Женя Сысоев, директор группы «BEZ.NOT» Саша Меля и фотограф Лиля Литина. Объединяло их одно — одни и те же тапочки с собачками! Захар тут же вспомнил историю из своего детства. Когда он отдыхал с родителями в санатории, там проводились дискотеки, на которые приходили местные жители. И там было трое парней, у которых были одни красные штаны на всех. Они одевали их по очереди — дефицит одежды!..
После этого Захар перепрыгнул на рассуждение о милиции. Оказывается, на негативное отношение народа к органам правопорядка влияют... штаны — серые бесформенные брюки со складками! Пользуясь случаем, Захар посоветовал при задержании вас милицией, по возможности попадаться к блондинам. Это очень красиво и эстетично выглядит.

— Захар, а что означает татуировка у тебя на руке?
— Это значит «G.O.A.» — психоделический стиль в музыке. Раньше шифровались, потому что это с наркотиками связано и записывали цифрами, похожими на эти буквы. Это было в начале 90-х годов.

— Расскажи, как ты начинал?
— Сам я начинал в Харькове, у нас тогда был рок-клуб. Я пришел туда и спросил, какой группе нужен вокалист. И за несколько месяцев поработал во всех харьковских группах, кроме одной, которые единственные выжили. Потом я уехал в Америку, там стал учиться играть на гитаре. И пошло-поехало.

— Стиль музыки, которую ты играешь, важен для тебя?
— Важен, но не так, как все остальное. Все зависит от того, что я играю. Если я играю рок, я в тот момент рокер, если я играю регги, то я регги-музыкант. Рамок нет.

— Будет ли твой новый альбом?
— Нет, конечно. Зачем ему быть. Я вообще не решаю — быть ему или нет. Это кто-то должен дать деньги на запись, оплатить музыкантов. Самому мне впадлу альбомы записывать. Я и так считаю большим одолжением то, что езжу играть концерты в разные маленькие города! А если еще и альбом за свой счет записывать... Я уже записал сам один альбом, хватит. Нужно за чужой счет записывать.

— Тогда надо найти спонсора.
— Искать его тоже... Понимаешь, граница между тем, чем я занимаюсь и проституцией — непонятно где. Я делаю достаточно личные вещи — на публику, причем должен делать так, чтобы каждый слушатель думал, что это касается лично его. Поэтому мне приходится очень жестко рисовать границу своей деятельности. Я не могу искать спонсора, иначе все превращается в проституцию. Я должен быть гордый, типа «жду трамвая...»

— Ты придаешь значение критике?
— Да. Но у меня хорошая критика, меня все любят и давно уже никто не ругает.

— А чьи-то слова для тебя имеют больший вес или тебе все равно, какой критик?
— Конечно, важно, кто что пишет. Могут быть хорошие критики, а бывают тупые. Я раньше думал, что только музыканты могут быть критиками, но сейчас так не думаю. Сколько мне предлагали писать колонку свою, сколько раз я пробовал — ничего не получалось. Я могу спонтанно сесть и написать какую-нибудь гадость у себя в блоге, а на заказ мне этого совсем не хочется делать.
А критики часто бывают такие, которые сами играть не умеют, но музыку слышат правильно. Слышать музыку — также сложно, как и играть.

— Сам ты критикуешь других? К твоим оценкам прислушиваются?
— Все зависит от формулировок. Если все правильно сформулируешь, то оно в голову засядет независимо от того, доверяют тебе или нет. Формулировки — как вирусы, если хорошо сделать, то запускаешь и она «вжиххх!!!» — летит прямо в голову. Или во много голов. И потом, когда к тебе это возвращается — очень приятно. Когда, например, в чей-то разговор вставлена твоя цитата, кусочек какой-то, как часть разговора, потому что она очень хорошо подошла — это очень приятно!

— Публика...она везде разная. Какая публика для тебя — самая-самая?
— Мне всегда нравится новая публика, которая смеется над моим текстом там, где смешно, которая знает все наизусть. А еще та публика, которая бывает только один раз. Т.е. получается могилевская публика пока для меня — лучшая.

— Американская публика отличается от нашей?
— У них лучше развит музыкальный вкус. Потому что вокруг все время звучит хорошего качества музыка. В России же попса низкопробная.

— Во время выступления ты общаешься со своей публикой?
— Как? Людей ведь очень много. Да, я все время что-то говорю со сцены, но не обращаюсь конкретно к кому-то.

— А после концерта, если подходят люди?..
— Обычно к этому моменту они уже не могут... Ну а автографы и фотографии — всегда пожалуйста, это традиция.

— И не надоедает?
— Надоедает, что тяжело разговаривать. Я не понимаю, что отвечать, когда меня хвалят. До сих пор.

— А если ничего не отвечать на похвалы?
— Ты просто не видела... Под конец концерта все уже в основном пьяные и хотят со мной чистой любви прямо здесь и сейчас. Тянутся, иногда одежду рвут... А если не домогаются, значит, я плохо играл.

— Удовлетворяешь их желания?
— Никогда. Только самые лучшие могут на что-то рассчитывать! Хотя после концерта я всегда очень одинок. Если на сцене я еще как-то управляю процессом, то потом остаюсь выжатый, а все вокруг наоборот заряжены. Становится довольно одиноко. И, конечно же, я ищу любви. Но нахожу не всегда, и это хорошо! Поэтому каждый раз, когда что-то случается — это такое счастье! И если у меня несколько концертов идет подряд, и в какой-то из этих дней был удачный сексуальный опыт, то после этого я буду играть как кентавр! Потому что возникает уверенность в себе, начинаешь играть лучше и получать удовольствие больше, чем обычно. Мне всегда нужно, чтобы меня тащило... А вот после этого дела меня тащит!

— Тебя посещала когда-нибудь «звездная болезнь»?
— Нет никакой звездной болезни, есть сложности в общении с толпой. И эти сложности могут выглядеть со стороны как звездная болезнь.

— А ты встречал таких людей, которые «ловили звездочку»?
— Бывает, что у человека всего-навсего отсутствует некая «настоящая» субстанция, вот как у Киркорова, на знаменитом видео с журналисткой. Почему он понтуется? Потому что у него, кроме понтов, ничего нет. А для людей, популярность которых оправдана, это всегда лишь серьезная проблема. Им приходится думать, как правильно выстроить общение с огромным количеством людей. А это почти невозможно, всегда что-то для кого-то будет не так.

— На улице тебе узнают, подходят?
— Случается. И это очень приятно. Но и я бываю в таком положении. Вот иду однажды по московскому метро, и вижу клавишника АУКЦИОН Диму. И я понимаю, что у меня к нему такое же отношение, какое было, когда я был подростком. Я на него смотрю и думаю: «Подходить? Не подходить? Ну, подойду. И что скажу?». Так и не подошел, ну что я буду человека отвлекать?..

— Как ты относишься к новым течениям в музыке?
— С интересом, выискиваю все то, что мне самому приятно слушать. Сейчас мне ужасно нравится «My chemical romance». Они мне напоминают «Queen», только гораздо лучше, играют и поют мощнее. Благодаря новым группам я нахожу что-то интересное для себя и осваиваю новую технику.

-Какая музыка для тебя является «настоящей»?
— Такая, через которую слышно, что на самом деле у музыканта внутри играет. Музыка должна убирать барьеры восприятия у исполнителя и слушателя. И вот та музыка, которая позволяет мне услышать других людей — настоящая.

— В твоих песнях присутствуют матерные выражения. Без них нельзя?
— Конечно, это же по-русски! В песнях их гораздо меньше, чем в моей обычной разговорной речи и они там уравновешенны. Писать по-русски и не использовать маты — дико для меня. Но, используя маты в песне, ты берешь на себя ответственность. Потому что нужно мат использовать красиво, а не просто — чтобы было.

— Твои песни в ротации на радио?
— Сейчас нет. Раньше какое-то время что-то крутилось, но очень мало. На самом деле в плеерах играет гораздо больше, сейчас радио редко слушают. Однажды даже случай такой был. Я возвращался с каких-то посиделок за городом поздно ночью, на электричке. И кроме меня в вагоне сидела компания с «флэптопом». И они все время ставили какие-то песни, обсуждали их, смеялись. Один из парней пару раз включал мою песню «Шива-разрушитель», а другой парень после первого куплета каждый раз уговаривал выключить ее, потому что песня с нецензурной лексикой и ему было стыдно перед тем чуваком, который сидит с ними в одном вагоне. То бишь передо мной! И это было круто! Мою же песню выключали, чтобы меня же ею не смущать!

— Не хочешь заняться своеобразным меценатством, поддерживать молодых музыкантов?
— Я по мере сил это и делаю. Но редко встречаю тех, кому нужна моя помощь. Да и чем уж я так сильно могу помочь? Разве что тех, кому надо, познакомить с кем-то нужным.

— Ты собираешься что-то менять на российской сцене?
— Чем больше власти у меня будет, тем больше я буду влиять. Пока ее довольно мало.

— А в чем выражается эта власть?
— Ну, например, я же не могу просто так сам поменять музыкальных редакторов на нескольких каналах телевидения и радиостанциях. У меня нет власти сделать это.

— А менять что-то с помощью творчества?
— Да, я пишу песни, в которых буквально говорю, что нужно менять, и что-то на самом деле меняется! Иначе зачем я еще в России бы жил? Тут не так уж и комфортно, по сравнению с другими местами, где я могу жить. Песни нужны для того, чтобы у общества изменилась концепция понимания поднятых в тексте проблем. И я стараюсь, чтобы в каждой песне была отражена проблема, но, увы, это не всегда срабатывает. Ну, к примеру, песня «Главная проблема музыки в России». Я получил из рингтонной компании (самой попсы из всех) предложение сотрудничать. Они не хотели использовать песню, но им понравился текст. Это значит, что мои формулировки живут у кого-то в голове и то, что я делаю — не бесполезно...

Смеркалось. Мы переместились в комнату и расположились на удобном диванчике перед телевизором. Словами не передать, как круто смотреть телик с Захаром и понимать, насколько нелепо смотрится Петросян на фоне Мая. И дабы оставить себе частичку этого необыкновенного человека, я попросила автограф. Захар не отказал, но взамен попросил мой. Я от растерянности минуты три даже не могла придумать, что написать на листочке, но было жуть как приятно. Сейчас автограф Захара стоит у меня в рамке, как иллюстрация к ставшей такой родной песне: «Все напоминает о тебе...»